Наум Заревой - осиновый кол в руке революции

 

Петроград вечером, под пологом темнеющих облаков  казался странно пустым и обнаженным, прохожие попадались редко, от военного слегка шарахались, и уж вовсе изредка проезжали грузовички «фиат» или «уайт» с вооруженными в кузовах. Фонари не горели, только желтые окна кое-где выдавали заоконную живую жизнь. Одни патрули черных матросов и серых солдат мерно обходили улицы и берега каналов. От свинцовой воды тянуло ознобным холодом, ледяные чугунные решетки как начерчены тушью. Да еще гадостный ветер  ножом воткнулся в спину, продувая ветховатую одежду.

Человек пошел в сторону Невского, улиц здешних  не зная, в какой стороне царева першпектива — представлял, врожденное чувство направления и привычный вчерашний взгляд на карту – вполне достаточно.

У двустворчатых резных дверей двухэтажного желтого особнячка он остановился: на бесстыжей голой груди кариатиды  белела бумажка.

«Поэтический вечер молодой революции. Начало в 8 ч. Вход 10 коп. Поэтам платой служат их стихи».

 Ну, ептыть, – сказал молодой военный. Достал из-за пазухи дешевые серебряные часы-луковицу без цепочки, черненые стрелки показывали двадцать минут девятого. Стихов он не писал и не читал, но ветер задул особенно пронзительно, и из двух зол: замерзнуть или прикоснуться к поэзии, он выбрал хотя бы теплое.На стук дверного молоточка в виде львиной лапы открыла прямая, очень аккуратная старушка в черном платье с тщательнейшими седыми букольками. От опытного глаза гостя не укрылась бледность и темные голодные тени под глазами.

С непреклонным хладнокровием бывшей институтки показала на вешалку, на дверь в залу, потом на  бело-голубое фаянсовое блюдечко с несколькими монетами, бесстрашно повернулась и вышла. 

Военный положил на блюдечко пару брякнувших больших пятаков, поглядел кругом, на следы от проданных картин на блеклых полосатых обоях, на пустую этажерочку с парой сиротливых дешевых статуэток, на бедные ботики у дверей. Вздохнул, достал еще пару монет и оставил на блюдце.

Сняв шинель, очень аккуратно повесил на вешалку, опиравшуюся в пол опять же львиными лапами. Кавалерийские синие бриджи, колечки под тренчики на портупее – как бы ни было, на войне он ходил не пешком.  Отставник одернул гимнастерку, латанную на локте, но чистую, и вошел в гостиную.

Над полосатыми козетками висел папиросный дым, курили даже женщины, и военный не без удивления оглядел их стриженые головы и глухие платья.